|
УРИ-ЦВИ ГРИНБЕРГ (1896 - 1981)
Стихотворения
На львином языке
Может быть, активное участие Ури-Цви Гринберга в ключевых событиях еврейской истории сделало его самым выразительным еврейским поэтом прошлого века, поэтом с голосом пророка.
Из детства, из семьи отца, хасидского адмора, руководителя общины, происходят его еврейское воспитание и образование, здесь корни его поэтики. Ури-Цви родился в 1896, за год до 1-го Сионистского конгресса, где был «заложен краеугольный камень дома, который станет убежищем для еврейского народа».
Еще учась во Львовской гимназии, в 1912 году он начал публиковаться и на идише, и на иврите. В 1-ую мировую Гринберг воевал за Австро-Венгрию на сербском фронте. В распадающейся империи выходят первые сборники его стихов. И он чудом избегает смерти, вернувшись с фронта, когда попадает в еврейский погром.
Из послевоенного Львова, уже польского города, Гринберг перебирается в столичную Варшаву. Вскоре несколько молодых еврейских поэтов объединились в «Халястру», т.е. банду, по-польски. Кроме Гринберга «бандитами» были Перец Маркиш, Марк Шагал, Мейлах Равич, Йеогошуа Зингер (брат Исаака Башевиса-Зингера) и другие. Поэтов объединял язык идиш, футуризм Маяковского и немецкий экспрессионизм. Теперь известно, как разошлись пути и судьбы халястровцев вместе с судьбами их народа. Выбор Гринберга определила публикация им в своем журнале «Альбатрос» поэмы «В царстве креста», в которой он обвиняет христианский мир в юдофобии. За это польские власти ультимативно
потребовали от Гринберга покинуть страну. Так в 1923 году Гринберг по поддельным документам добирается до Палестины, под британский мандат.
Начав публиковаться в социалистической прессе, к 1929 году, накануне устроеных арабами погромов, он окончательно переходит в оппозиционное движение Зеева Жаботинского. В 1931-36 годах Гринберг, поглощен организацией нового движения и подолгу живет в Польше. Тогда же, в 1936 он перестает писать стихи. Начало 2-ой мировой войны застает его в Варшаве, откуда он с трудом вырывается домой, в Палестину.
В 1945 году в Палестину доходят подробности о масштабах массового уничтожения европейского еврейства. Гринберг узнает и о гибели своей семьи. Он возвращается к стихам. В начале 1948 года за книгу «Реховот hанагар» его награждают премией Бялика. И почти сразу, в мае, вслед за провозглашением государства Израиль начинается Война за Независимость. Избранный в Кнессет первого созыва в 1949 году, Гринберг уже в 1951 оставляет публичную политику. Он получает одну за другой литературные премии
( самые значительные: премия Бялика в 1955 и 1977 годах и в 1957 году - Государственная премия ), и остается персоной нон-грата для литературной среды, в основном примыкающей к социалистическому движению. Даже его смерть не меняет этого положения. Умер Ури-Цви Гринберг в День Независимости, 8 мая 1981 года, и был похоронен на Масличной горе в Иерусалиме.
Ури-Цви Гринберг не лирик и не философ в привычном понимании, не стоит ожидать от него образцов тонкого стиля или абсурдистской игры. Его эпический дар соучаствует в творении еврейской истории, в поиске достойного национального пути. В актуальной реальности черпает силу его
пророческий голос, находит свою форму его высказывание. Отсюда переходы от регулярного стиха к верлибру, когда напряженная речь будто рвет сетку ритма и рифмы, и обратно, когда обретенная гармония воплощается в моноримах. Отсюда и основные черты его поэтики: профетическая интонация; усложненный архаизмами язык; обращение почти исключительно к ветхозаветным и талмудическим образам, сюжетам и символам. Пафос Гринберга раскален тревогами и трагедиями времен и событий. Его пронзительный лиризм и пророческая мощь – это голос великого поколения
основателей еврейского государства.
Арон Липовецкий
Четыре песни прозрения (1945)
Пролог
И пол-ладони хватало мне в наивном детстве
прикрыть глаза, испугавшись чего-то
или чем–то смутившись.
Но ладони ребенка в эти взрослые дни
уже не спрячут ни от беспощадного мира,
ни пред лицом позора.
Даже бельма не помогут, даже
выколоть руками оба глаза.
1. Гимн Авраамовой расе
Когда мы подчинили природу огня и воды,
опьянили нас власть и свобода, но скрытно
шел по следу огонь, обложить нас в теснинах,
шла по следу вода, чтобы нас утопить.
Разбили мы идолов древа и камня,
мы признали Творца всего сущего.
Но зловещие тени с тех пор выжидают в лесах,
но мстителен норов камней, что противятся лечь
в основания наших домов.
Со дней раболепия пред истуканами, от Аврама(1)
и до поколения креста
из наших рук получали веру в Единого,
Невидимого и Бестелесного.
И гонят нас, травят нас злобно, и негде укрыться...
Зов крови все манит их к идолам прежним,
забытым на тропах заросших,
заброшенным в сорной траве.
И в дар истуканам все льют они, льют нашу кровь.
Но, когда пробуждается бестолковая их душа,
в минуту слабости и тоски...
Приходят черпать из еврейского колодца,
ибо так и не сложили себе ни единой молитвы:
ни благославляющей, ни скорбной,
ни на помазание, ни на погребенье,
ни в дни испытаний, ни в дни сражений
на суше или на море.
Молитвы, подслушанные у нас,
слова из гимнов Давидовых
на губах молящейся толпы:
- осанна, аллилуйя, аминь...
_________________________
(1) Аврам - это имя патриарха Авраама до принятия веры в единого Б-га
2. Тому, за кем будущее
Когда бутылку с запиской найдут на берегу,
бросавшего ее в море уже не станет.
Но, как моряк, затерянный на клочке суши, посылаю
письмо в грядущее. И почта стиха доставит
его тому, коронованному в будущем стане.
В строках, скрепленных именем моим, дойдет
в будущеe ключ к напеву, дыханью свирели,
к песням войны за наши горы и долины,
к ритмам башен и стен Давидовой цитадели.
В строках, слепках с имени моего, прорвется
в будущеe огненный ключ, сбросит оковы Рима,
распахнет наши врата, и войдем!
Но сам я мал и слаб духом, как царь наш Саул,
но мне все тревожнее раз от раза, во дни эти,
дни торжеств, дни воцаренья народа. Мрачные
сомнения гложут: удержим ли мы быка за рога,
закалит иль погубит войска огонь испытаний?
Будто бы это я не смею пройти четыре локтя
Без царских одежд, скроенных для помазанника.
Издалека слышу повсюду гул боевого подъема,
еще взбудоражен наш лагерь недавней битвой...
Но страшно мне: Агаг в наших шатрах,
а царь Саул наивно убирает в ножны свой меч...
Вижу я наяву, и сжимается сердце мое:
как и встарь, распалится во гневе пророк Самуил,
ухватится царь за край мантии и порвет...
Но теперь за Саулом не встанет великий Давид.
Меж Евфратом и Нилом комета, взлетев, отгорит...
Наперед умоляю, Всевышний, в те дни укажи нам
достойного мужа, который престол утвердит!
3. Старая грустная песня
Загнали во тьму нас, сбиваемся в стайки
в галуте, как легло нам от рек вавилонских...
И слабеют уж вопли наших сердец об огне.
Если же кто-то добудет пламя,
кузнец распалит вполнеба костер,
лишь немногих обрадует свет,
но поднимется ропот толпы оробевшей:
- Слишком слепит! Нам хватило бы искр
от горящей щепы на полях.
Б-г знает, но так и бывает у нас.
Вот уж мне выпадал горький жребий
добытчика света.
Еще полнится слух его вечной мольбой об огне,
что гудела впотьмах,
но пламя уже показало гримасы на лицах,
искаженных игрою теней.
Охладят, испугавшись, и взглядом одернут сердитым,
обдаст маловерье дыханьем своим ледяным.
И поди их пойми, в чем теперь виноват.
Та же старая песня, унылая песня.
4. Oбложенный зеркалами
Даже вино предало, не веселит сердце в ночи.
Сном бы забылся, но и во сне
преследуют его пугающие видения дневные,
и снова обложен он зеркалами.
Что он делает среди этого поколения опьяненных ядом
из полных кубков со стола у гоев многочисленных?
Зачем он среди душ помраченных, униженных страхом?
Он, полон достоинства, с душой высокой.
В жилах его пульсирует царственность дней Первого Храма,
торжество народа, господствующего над врагами.
В царской осанке его благородство власти.
Разве уместен он здесь, этим людям подобен?
Глухи были они и потом не поймут гармонии его речи.
Взмыть бы ему отсюда, отдышаться вольно.
Даже одежды, скроенные по нынешней моде,
носит он, будто в древние свои одеяния облачен
муж, пришедший из Арнона(1) , или пророк с гор Гилаада(2) ,
или тот, омывшийся в Иордане(3) ,
что привязал осла - и пошел прочь.
Какими судьбами заброшен он так далеко,
сюда, в эту эпоху, так внезапно, вдруг...
Застыл он в кругe их страхов, роящихся от зеркала к зеркалу,
обложенный зеркалами.
_________________________
(1) Иисус Навин
(2) пророк Илия
(3) Иисус из Назарета
Послесловие
Ожидающее нас происходило и прежде.
А, чего не было, - и не случится никогда.
Уверен я в будущем, ибо уже явлено оно.
Вот ведь оно предо мной: облик его и песни.
Сэла, алелуйя, амэн!
Во имя матери, сына и Ерушалайма (1947)
1.
Терзается мать, не находит сына:
Сын мой, сын, носила тебя тяжко
C ночей зачатья, c их истомы жадной...
Где сгинула кровинка моя, в каких теснинах?
Алело ушко твое, прядка спадала на лоб…
Усмешка в глазах и плечи худющие…
Помнишь, как после похода ты выпалил взахлеб:
- Мам! Здорово было... ты бы видела
Золотой Ерушалайм в полыхающем закате!
Ступни гудят, сбил их в ущельях…
С ног валюсь!
Сын мой, сын, укрывала тебя в постели,
Ты засыпал и я могла прилечь.
Как безмятежны были те ночи. Сын. Мой сын!
Плод ночей желанных... И не сберечь!
Как случилось, что пуля... шарик свинца!
И хватило... и нет его... Сын, мой сын.
Не услышу с порога: Привет, мамеле.
Не наполнишь собою дом, не мелькнешь в зеркале.
2.
Возмужавший в бою, мужем погиб мой сын,
Кровью смочил дорогу к Ерушалайму иссохшему.
Кровоточит земля, как мать, приняла его и ею стал.
Там, на ерусалимской дороге...
Где лик сокрыл Он и смолчал!
Возмужавший в бою, мужем сын мой погиб,
Кто вернет, кто найдет мне его среди глыб?
Отдали же его после родов, или, завершив брит*,
Плоть от плоти моей... и вот убит и завален глиной.
Когда бы знала, где придавлен камнем,
Вскрыла бы вены, кровь моя напоследок привела бы ноги...
Туда, где мертвых не разлучат нас: мать и сына.
Но вот: едва отняла его от груди -
и вот он в яме на ерусалимской дороге.
3.
Не спрашивай: чей он, Ерушалайм? Он мой.
Сына он... мой по крови. Кровью повенчана,
Стала женой сына земля эта, прилепилась к нему
И в радости и в беде.
Покоится сын глубоко в объятьях возлюбленной,
Ради нареченнoй он принял бой.
Да не будет араб попирать эту гору ногой!
И со дна ямы сын спросит с нас: За что же погиб я?
Именем, кровью сына клянитесь, мужи батальона:
Не дать им даже взойти на этy горy,
Когда придут делить, вбивать колья в эти склоны,
Ибо это земля сына и Господа воинств.
4.
Но, будто мертвые двинули месивом ртов,
Из горла, забитого спекшейся глиной,
Гулом глубин поднялся к живым голос сына:
- Стою на том.
Ибо прав был я. Праведна наша война в отчих горах.
Праведны мы, погибая за них в боях.
А дано будет встать из могилы, я вернусь в батальон,
Только битвой и кровью выкупается предков земля.
Тем и полнится жизнь. С тем паду в придорожной пыли.
Нет окольных путей, чтобы в Город нас вознесли.
Это нам ли не дорог был жизни волнующий зов?
Положили мы юности цвет у святыни отцов.
5.
И услышала мать те слова над стенаньем в ночи,
Тронул голос: Сын не в могиле. Не вопрошай, не ищи...
И обмерла: слился с городом сын и не различить
В горнем сиянии Ерушалайма пламя его свечи…
Поднимемся, окинем Город взглядом. Вот же вот
Владенья Давида и сына, сына из дома Давида оплот.
Здесь согрет каждый двор, закоулок, дорог поворот...
Он сыновней любовью и юностью павших живет.
Он стоит на слезах и любви материнских сердец,
Вознесен над горами, сияет Давида венец.
Подписано любовью: весь Ерушалайм
Краса твоя завораживает всех. И клялись в любви,
Но предавали тебя забвением... и душа их не болит.
А я пленен тобой так... скорее тело мое истлеет,
Чем время томление любви моей утолит.
Короче сандалии прихотливое влечение людское.
Разве им стоял ты, Ерушалайм, и пребудешь в веках?
Под сенью ладони твоей многоголосье арф такое...
Я научен их лепету и оживают струны в моих руках.
Тайную силу певучей арфы твоей приму,
Остановят гимны, не дадут предать тебя никому,
Созовут обездоленных на берег... Моя молитва Ему
Во имя матери, сына ее, что факелом ушел во тьму,
Сгорел в твоей ночи... Уже на марше, на подступах восход
И поднимутся оробевшие из Сарона под ликующий свод.
_________________________
* Брит – здесь обряд обрезания, на время которого мать разлучается с сыном.
День унижения (1951 - 68)
Снился мне сон, и видел я: львы.
Сошли они с вершин, сияющих в тумане,
и глодали гнилой виноград,
подбирая
за рыжими лисами,
на виду у полной луны юлили
прихвостнями у лисиц...
Я за ними шел, кричал им
по-львиному:
Львы, львы!
Но они уже не понимали львиный язык.
И во сне я оплакивал их, пока не вышиб это наважденье
раскаленный шар... И наяву грянул день.
________________________
Комментарий переводчика :
1. Стихотворение написано по следам Войны за Независимость (1948-1949)
и отредактировано после Шестидневной Войны (1967), когда автор снова порицает неуверенную
политику лидеров страны, словно опасающихся воспользоваться результатами военной победы.
2. Кроме мотивов притчи о лисе и винограднике, в тексте слышна перекличка с Талмудом,
Пиркей Авот (Трактат «Поучения Отцов»), гл 4, мишна 15: «... и будь хвостом у львов,
но не главой у лисиц», т.е. следуй за мудрыми.
3. В еврейской традиции луна символизирует народ Израиля, лев - колено Иеhуды.
4. Английских солдат у себя в стране называли красными лисами, вероятно за цвет мундиров.
Песнь первородной страсти (1950-ые)
Касался волос и теплели они, как шерсть ягнят,
Пахла яблонями она, травами жарких полей...
Воистину идолов диких наивная дочь
Манила колодцем в ночи и канул он звездами в ней.
Рядом с ней обмирал он, и все пропадало вокруг.
Завороженный, он от дурманящей пашни шалел.
Уготовано было ей стать женою Баала...
Но, круша, ворвались колесницы Шаддая в предел.
На двоих был неведомый хмель, что в лозе тяжелел,
Похоть вечных холмов он еще удержать не умел...
Днем она неприметна на людях и он где-то рядом,
Но распустятся ночью все розы в огне виноградном.
Дождливой ночью в Ерушалайме (1950-ые)
Деревья доносят с улицы стоны леса,
В толще туч беснуются потоки вод.
Ангелы пребудут над головами моих детей,
Пока хлещет ливень и дрожит небосвод.
За окнами Ерушалайм..., в веках испытан...
Это здесь отец наш связывал сына на одной из гор.
Там еще теплится утро его молитвы,
Прибитое ливнем пламя колеблется до сих пор.
И, если меня в свой черед призовет Господь,
Отцовский завет исполню по воле своей.
Ликует сердце этой ненастной ночью,
Да пребудут ангелы над головами моих детей!
С каким величием властным и неизменным
Горьким духом Мория встречает рассвет.
Светла Гора Храмовая, и во плоти жертвы,
Вымоленной отцом, бьется пульсом завет.
За окнами Ерушалаим... Там леса взывают,
Врагами выкорчеванные испокон...
В сполохах молний клубится буря...
Рокочет громово этой дождливой ночью
Голос нашей стойкости под сводами времен.
Перевел с иврита Арон ЛИПОВЕЦКИЙ
назад
|